СЯДРИСТЫЙ — О КОММУНИСТАХ

— Ангара течет с юга на север, надо ее повернуть обратно. Два моря рядом — надо их соединить. Соединили, а вода идет обратно: там уровень ниже. Это все показная мимикрия. У женщины груди тут, нужно их переставить туда. Это вообще шизофрения! У меня есть книга «50 психопатологов мира», и они там пишут, что есть шизофреники циркулярные, у них обострение идет или весной, или осенью, так они еще способны осознавать свою болезнь в периоды обострений: или кончают с собой, или удаляются в это время от общества, чтобы не особо видели. А остальные — шизики законченные, они себя не видят со стороны. И так как они не могут вписаться в коллективную гармонию, они рано или поздно приходят к выводу, что мир неправильно сделан, его надо переделать. То есть они приходят к тезису Маркса — Энгельса. Вот этот тезис, если вы его забыли: «Раньше философы лишь по-разному объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Но вот вопрос: на хрена и за чей счет его переделывать? Вот у нас в Советском Союзе был чрезвычайный съезд. ЧК — Чрезвычайная комиссия. Все чрезвычайное. А почему чрезвычайное? А потому, что там ничего нету. Мимикрия. И я понял вот что: человечеством правят неполноценные люди! Возьмите все тома произведений Маркса, у него все ослы, проститутки, глисты, педерасты, ни об одном доброго слова не написал. Маркс умер в полном одиночестве, абсолютно все его бросили, и ни одна мысль не сбылась. Но считается гениальным. А почему? А хрен его знает. Такая вот у России история. Подбираем всякое говно где-то за чужим забором.

СЯДРИСТЫЙ — О КОРРУПЦИОНЕРАХ

— Вот я слушаю вас и поражаюсь: откуда вы столько всего знаете? И про историю, и вообще про жизнь!

— Меня в свое время приютила Лубянка. Дело давнее, я уже могу рассказать. Я поучаствовал во всех мировых выставках «ЭКСПО». Там каждое государство представляло свои достижения в области культуры, науки, техники. Торговая палата, которая меня вывозила, — это филиал Лубянки. Да-да! Выставки проходили в Дюссельдорфе, Дании, в Америке, в Австралии. И они меня выставляли возле стенда «Космос» как некое достижение: вот что может делать государство и что может делать один человек. Но обыватель, приходя на выставку, видит: ага, крохотный кораблик! А специалист понимает, что здесь обработка кривых поверхностей, понимает, 15-й класс чистоты, что там спаяно, понимает, что мачта идет на конус. А в Киеве у меня нашлись завистники, которые все время писали на меня анонимки, устраивали склоки: «Что он там высказывается по поводу партии и правительства?!»

И я все бросил и занялся проблемой самозащиты. Я за 13 месяцев по своим каналам собрал документы, что руководящими лицами республики получено на 14 миллионов скрытой прибыли. Я отвез эти документы первому зампрокурора СССР и председателю Комитета народного контроля. Причем эти люди как раз были связаны с теми, кто писал на меня. Ну, вызвали меня в ЦК к Щербицкому и стали со мной разбираться... матом. Все разговоры матом:

— Блядь, — говорят, — давай документы. Вот ты отвез бумаги в Москву — и тринадцать человек мудаков приехало — роют. Все подтверждается. Короче, мы расходимся. Я занимаюсь твоими проблемами. Все документы давай и говори, что ты хочешь?

Я говорю: — Мое досье вы мне отдаете и двести метров гранита.

Он спрашивает: — На хрена тебе это надо, ты что, памятник себе собрался установить?

Я говорю: — Я сделаю музей, и вы туда будете водить глав партий и правительств и говорить, что только при советской власти возможна такая поддержка.

Он говорит: — Хорошая идея! Вот тебе еще ордер, и ты должен переехать с этого края Киева в другой. И мы расходимся. Пиши письмо, что ты эти бумаги никогда никому не покажешь.

Короче, меня успокоили. Я сделал музей. Пришел помощник Щербицкого и говорит:

— Вот видишь, сделал ты этот музей — и врагов нету, и все хорошо закончилось. Ты доволен?

Я отвечаю: — Да.

— Можно тебя считать прирученным?

Я говорю: — Нет.

— Ну, — говорит, — если что, приходи!

Сейчас бы меня за такое прикончили с ходу. Сейчас ничего бы не спасло, а тогда еще не модно было стрелять. Но я считаю, что потерял лет двенадцать жизни за те полтора года борьбы.

Зато после 1972 года меня уже никто не трогал. Что б я ни говорил, любые мысли крамольные — никто не трогал. И я опять стал выезжать. И куда бы я ни ехал с выставкой, всегда приходил человек и говорил: «Вот ты будешь в Австралии, там наш резидент, если что надо — обращайся».

СЯДРИСТЫЙ — О РУССКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

— Ну, про жизнь теперь понятно, а вот про Маркса у вас откуда сведения?

— После того конфликта я начал серьезно изучать коммунистическую идеологию. Я перепахал Маркса, Ленина, Лассаля, Аксельрода. Я собрал досье на весь руководящий состав Лубянки. Чтобы понять, что это такое. И понял — это патология.

Я специально изучил глубинно наше общество. И считаю, что у меня конкурентов нет по знанию психопатологии исторической России и Советского Союза. Жизнь — это праздник, но не для слабых. Жизнь — это драма. И особенно в России. Это гигантская страна, и в чем ее трагедия — так просто и не поймешь.

В России столь огромные пространства, что любое зло ненаказуемо. Ты можешь уйти в леса. Россию погубили огромные пространства.

И везде читается страх человека перед этим пространством: «Над вечным покоем», «Владимирка», «Утро туманное, утро седое», «Выхожу один я на дорогу». Я считаю, что русских погубили огромные пространства. А если бы мы были маленькой страной... Вот я был в Швеции, Норвегии, Дании — там все обозреваемо, люди даже знают, какого цвета трусы у президента, ему некуда скрыться. А тут же можно куда угодно скрыться. И ни один философ эту мысль не развивает. У Бердяева есть вскользь, что русская душа в смятении перед величием природы.

СЯДРИСТЫЙ — О ЛЕНИ ЗАУРЯДНОЙ

— И вы в смятении ушли в микромир?!

— Я считаю, Бог сидит в малом. Вот длительность жизни, все заболевания — все в малом. Природа упряталась в малое. Чтобы туда человек не залез, не начал дергать рычаги, выключать, мутировать себя, других, остальных. Все в малом. Поэтому я считаю себя художником XXI века. Но из XXI века я взял только микротехнологию, а базовая моя задача та же, что была и в классике, — это возвратить человека к первичному восхищению миром, которое мы переживаем в детстве. Потрясти человека наново. Вот, скажем, во Франции пришел на выставку Балладюр, и с ним тридцать масонов, и он говорит: «До вашей выставки я думал, что величие нации в великих стройках, а на самом деле оно кроется в малых произведениях».

— Ну, теперь расскажите скорей, как вы свои микроминиатюры делаете?

— У меня есть два секрета. Первый — это аналитический принцип мышления. Я сижу и думаю: как разместить в волосе цветок и почему это может не получиться? И чтобы что-то изучить, я обхожу знатоков, читаю литературу. Потом дохожу до того момента, когда чувствую, что мне никто ничего нового не скажет. Тогда я сажусь и начинаю делать работу.

— То есть прямо из философских размышлений миниатюра выходит?

— Нет! В основе всего лежит знание свойств материалов. Я знаю свойства материалов лучше, чем любой академик, потому что я наблюдаю под микроскопом, как он колется, как ломается, как относится к нагреву, стареет. Ну и еще нужно иметь свинцовую задницу. Это Ландау говорил, что люди разделяются на несколько видов: есть с острым умом и с острой задницей — умный, но не усидчивый; есть со свинцовой головой и свинцовой задницей — тупой, но усидчивый; а есть острая голова и свинцовая задница — это самый лучший вариант, быстро соображает и усидчивый. Так я временами могу сидеть по третьему принципу — быстро соображать и долго сидеть. Во время работы я не хожу на улицу, не общаюсь ни с кем. Я выключаюсь из общей возни и месяц сижу дома, пока не закончу. Я замираю, и у меня даже замедляется пульс. Я должен успеть нанести линию между ударами сердца, потому что пульс сбивает движение, я пробовал даже руку привязывать — все равно толчок, и тело двигается. Это адский труд. Если все это вот так описать, скажут: это какой-то шизофреник.

— А вы трудолюбивый просто!

— Люди ведь по природе своей все ленивы, это рефлекс самозащиты. Если бы человек все время работал, он бы быстро изнашивался. Я считаю, что гении — это люди психологически недоразвитые, у них очень слабый рефлекс самозащиты. Они дни и ночи напролет работают и изнашиваются. Нормальные люди водку пьют, гуляют, лежат на пляже, а гений работает и умирает в 33 года.

Когда я делаю вещь, мне иногда кажется, что я только присутствую при ее изготовлении, не я изготовляю. А основной двигатель творчества — это воспоминания юности и детства. Вот Гоголь говорил, что человек формируется по той первой картине, которую видит в детстве.

СЯДРИСТЫЙ — О ГОГОЛЕ, ДЕТСТВЕ, СМЕРТИ И АКАДЕМИКАХ

— Гоголь в детстве убил кошку. Я считаю, что над ним всю жизнь и висел этот образ, как он ее топит, а она вылезает, а он ее опять топит. В нем какая-то психопатология была, даже кушать перестал, он себя угрохал.

— А у вас в детстве что произошло?

— А у меня вот что было: я утром вышел рано. Речка, и такая черная гладь воды, белые лилии, как букеты, и стоят щуки, хвостом к берегу. Я иду, маленький, и смотрю: щуки стоят, и птичка поет, зацепилась двумя лапками за два тростника, и они колеблются, она между ними раскорячилась и поет. Лес, яблоки, неповторяемость гармонии...

Вот, например, я могу на обыкновенную ветку смотреть днями. Не надо в академию ходить, академиков слушать. Обращайте внимание, как расположены ветки. Очень интересные по структуре ветки сирени. Каштан примитивный, он вроде бы как вырос по заданию политбюро: одинаковые грубые ветки, листья. А вообще, почти все деревья очень красивы по структуре, по расположению листьев. И все художники, независимо от того, осознают или нет, выросли на воспоминаниях детства, где человек еще не скурвлен жизненным опытом. Потому что по мере того, как человек все изучает, ему уже ничего не интересно, он все уже знает. Вот все академики мне напоминают детей — это недоразвитые какие-то чудаки. Он академик, потому что он не имеет никакого сходства с обществом. Ему все интересно. И возле такого человека начинаешь думать, что действительно все интересно. Я считаю, что мы умираем дважды: сначала у нас теряется интерес к жизни, а потом уже такой человек становится ненужным природе, и она его умерщвляет.

СЯДРИСТЫЙ — О БАЛЕТЕ, АКАДЕМИКЕ ФЕДОРОВЕ, МИКРОБИОЛОГИИ И ВООБЩЕ...

— А почему у вас возникло желание заняться миниатюрой?

— Я встречал в разных газетах сообщения, что в Китае, Индии, Японии делают очень тонкие работы. Задатки у меня были — скрупулезность, осторожность, аккуратность. Я считаю, что если бы не я, то был бы кто-то другой. Я как бы симптоматичный элемент своего времени, своей эпохи, то есть человечество во всех сферах науки и техники внедряется в микромир. Я помню, в 60-х годах все офтальмологи делали операции стоя, потому что глазная хирургия отпочковалась от общей хирургии. От классической пироговской хирургии, где все резали стоя — руки, ноги отрезали. А все часовщики сидят. Часы ж не сложнее, чем глаз. А я дружил с Федоровым, мы с ним переписывались. И я написал ему, что если он хочет всех обскакать, то должен сесть. И он сел. Ведь когда сидишь, у тебя движения значительно точнее. Другой уровень точности.

Поэтому я понял, что все в микро. Все исследования, СПИД — все в микро.

— Николай Сергеевич, а какая была ваша первая работа?

— Подкованная блоха.

— А где же вы блоху взяли?

— В Институте паразитологии.

— А вот в КГБ видели ваши миниатюры, они не предлагали сотрудничество?

— Предлагали. Но я никогда не соглашался. С ними свяжешься и будешь невыездным на всю жизнь. Но я делал похлеще. Для испытания лекарств и ядов нужны животные. Но животные должны быть идентичными. Они должны быть однояйцевые, как близнецы. Чтобы испытываемый образец и контрольный были одинаковыми. Так ко мне приехали и говорят: «Вы можете зародышевую клетку оплодотворенную разделить, чтобы ядро и протоплазма не нарушались?» А потом они ее опять в матку вставляют, и получаются две особи одинаковые. То есть меня попросили поставить на поток производство близнецов для испытаний. И я буквально за день эту проблему решил. Субмикроскопическая работа по биологии. А потом думаю: это же святая святых природы! Пошел в церковь и прекратил с ними связь. Но основная моя государственная задача была — психологически подавлять западные супертехнологии.

— Это на выставках, да?

— У меня абсолютно одинаковый подход ко всему, чем бы я ни занимался, к прочтению ли исторических документов или изготовлению микроминиатюр, — это въедливость и точность наблюдений: как и почему? Вот эти пятьдесят тысяч страниц на моем столе — это фашизм, ленинизм, марксизм. Это вся их сущность выписана. Я все перешуровал, потом взял лезвие и все вырезал. Я считаю, что провел работу трех институтов. Чтобы так сидеть — это надо шизиком быть. Причем вы один раз прочитали 120 тысяч страниц, второй раз находите уже новые нюансы. А почитаешь — думаешь: «Е-мое! Кто являлся поводырем целого государства!»

На фоне общего мифа, который существует, я выгляжу для вас тоже ненормальным. Как говорится, в каждом городе есть свой Карл Маркс. Вот он «задвинулся» и читает, но я вам говорю то, что через много лет благодаря не мне, так другим, будет осознано. Придут новые люди, откроют эти труды и скажут: «Кого они читали? За кем шли?! Ну, был у них Столыпин, Милюков, Вернадский, чего они за ними не шли?»

Теперь найти бы время и издать это специально для москалей и для наших идеологов.

Мне все равно, чем заниматься. Если бы у меня был интерес к чему-то другому, я уверен, что я с такой же тщательностью и другим делом занимался.

— Неужели вы все можете?!

— Ну, может быть, кроме балета, для него у меня нет данных. В любом деле самое главное — это любовное отношение к нему.

Джерело